Неточные совпадения
Весь этот
день Бородавкин
скорбел. Молча расхаживал он по залам градоначальнического дома и только изредка тихо произносил:"Подлецы!"
«Иисус же, опять
скорбя внутренно, проходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: Отнимите камень. Сестра умершего Марфа говорит ему: господи! уже смердит: ибо четыре
дни, как он во гробе».
Скорби,
скорби искал я на
дне его,
скорби и слез, и вкусил и обрел; а пожалеет нас тот, кто всех пожалел и кто всех и вся понимал, он единый, он и судия.
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных
дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные
дни и неправедные ночи»,
дев с не ведомыми никому
скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают в обморок.
Вдруг замечаю, он
день, другой, третий смущен,
скорбит, но уж не о нежностях, а о чем-то другом, сильнейшем, высшем.
Правда, он однажды собственноручно наказал своего сына за то, что он букву «рцы» выговаривал: «арцы», но в тот
день Еремей Лукич
скорбел глубоко и тайно: лучшая его собака убилась об дерево.
Из этого разговора ты увидел, что Рахметову хотелось бы выпить хересу, хоть он и не пьет, что Рахметов не безусловно «мрачное чудовище», что, напротив, когда он за каким-нибудь приятным
делом забывает свои тоскливые думы, свою жгучую
скорбь, то он и шутит, и весело болтает, да только, говорит, редко мне это удается, и горько, говорит, мне, что мне так редко это удается, я, говорит, и сам не рад, что я «мрачное чудовище», да уж обстоятельства-то такие, что человек с моею пламенною любовью к добру не может не быть «мрачным чудовищем», а как бы не это, говорит, так я бы, может быть, целый
день шутил, да хохотал, да пел, да плясал.
Видя, что сын ушел, Анна Петровна прекратила обморок. Сын решительно отбивается от рук! В ответ на «запрещаю!» он объясняет, что дом принадлежит ему! — Анна Петровна подумала, подумала, излила свою
скорбь старшей горничной, которая в этом случае совершенно
разделяла чувства хозяйки по презрению к дочери управляющего, посоветовалась с нею и послала за управляющим.
Я пережил, — и вновь блуждает
Жизнь между
дела и утех,
Но в сердце
скорбь не заживает,
И слезы чуются сквозь смех.
На нем почили
скорбь и отчаяние; на нем знаменовалося проклятие всевышнего, егда во гневе своем рек: проклята земля в
делах своих.
Пусть много
скорбей тебе пало на часть,
Ты
делишь чужие печали,
И где мои слезы готовы упасть,
Твои уж давно там упали!..
Казалось, народ мою грусть
разделял,
Молясь молчаливо и строго,
И голос священника
скорбью звучал,
Прося об изгнанниках бога…
Убогий, в пустыне затерянный храм!
В нем плакать мне было не стыдно,
Участье страдальцев, молящихся там,
Убитой душе необидно…
Послала дорогу искать ямщика,
Кибитку рогожей закрыла,
Подумала: верно, уж полночь близка,
Пружинку часов подавила:
Двенадцать ударило! Кончился год,
И новый успел народиться!
Откинув циновку, гляжу я вперед —
По-прежнему вьюга крутится.
Какое ей
дело до наших
скорбей,
До нашего нового года?
И я равнодушна к тревоге твоей
И к стонам твоим, непогода!
Своя у меня роковая тоска,
И с ней я борюсь одиноко…
В то самое время в других местах на земле кипела, торопилась, грохотала жизнь; здесь та же жизнь текла неслышно, как вода по болотным травам; и до самого вечера Лаврецкий не мог оторваться от созерцания этой уходящей, утекающей жизни;
скорбь о прошедшем таяла в его душе как весенний снег, — и странное
дело! — никогда не было в нем так глубоко и сильно чувство родины.
— Да, да, именно в роли… — вспыхнул Ромашов. — Сам знаю, что это смешно и пошло… Но я не стыжусь
скорбеть о своей утраченной чистоте, о простой физической чистоте. Мы оба добровольно влезли в помойную яму, и я чувствую, что теперь я не посмею никогда полюбить хорошей, свежей любовью. И в этом виноваты вы, — слышите: вы, вы, вы! Вы старше и опытнее меня, вы уже достаточно искусились в
деле любви.
Уж на что бывал я в нужде и
скорби, а этакой нужды и я не видывал: в доме иной
день даже корки черствой не увидишь.
Господи! неужели нужно, чтоб обстоятельства вечно гнели и покалывали человека, чтоб не дать заснуть в нем энергии, чтобы не дать замереть той страстности стремлений, которая горит на
дне души, поддерживаемая каким-то неугасаемым огнем? Ужели вечно нужны будут страдания, вечно вопли, вечно
скорби, чтобы сохранить в человеке чистоту мысли, чистоту верования?
Вот и хорошо: так он порешил настоятельно себя кончить и
день к тому определил, но только как был он человек доброй души, то подумал: «Хорошо же; умереть-то я, положим, умру, а ведь я не скотина: я не без души, — куда потом моя душа пойдет?» И стал он от этого часу еще больше
скорбеть.
— Я еще очень
скорблю, а вы сразу со мной заговорили. О каком вы тут
деле хотите со мной разговаривать?
Вчера только вписал я мои нотатки о моих
скорбях и недовольствах, а сегодня, встав рано, сел у окна и, размышляя о
делах своих, и о прошедшем своем, и о будущем, глядел на раскрытую пред окном моим бакшу полунищего Пизонского.
Тягостнейшие на меня напали размышления. «Фу ты, — думаю себе, — да что же это, в самом
деле, за патока с имбирем, ничего не разберем! Что это за люди, и что за странные у всех заботы, что за
скорби, страсти и волнения? Отчего это все так духом взмешалось, взбуровилось и что, наконец, из этого всего выйдет? Что снимется пеною, что падет осадкой на
дно и что отстоится и пойдет на потребу?»
О, как недостаточен, как бессилен язык человеческий для выражения высоких чувств души, пробудившейся от своего земного усыпления! Сколько жизней можно отдать за одно мгновение небесного, чистого восторга, который наполнял в сию торжественную минуту сердца всех русских! Нет, любовь к отечеству не земное чувство! Оно слабый, но верный отголосок непреодолимой любви к тому безвестному отечеству, о котором, не постигая сами тоски своей, мы
скорбим и тоскуем почти со
дня рождения нашего!
Как сказано выше, одна только необходимость, одна забота о батраке и восстановлении хозяйственного порядка могли заглушить на минуту
скорбь, таившуюся в сердце старика. Порешив
дело и освободившись таким образом от сторонних забот, Глеб снова отдался весь отцовскому чувству и снова обратил все свои мысля к возлюбленному сыну. Он не заметил, как выбрался из села и очутился в лугах.
Гришка между тем простился уже с товарищем своей юности: он отошел немного поодаль; голова его опущена, брови нахмурены, но темные глаза, украдкой устремляющиеся то в одну сторону двора, то в другую, ясно показывают, что печальный вид принят им по необходимости, для случая, что сам он слабо
разделяет семейную
скорбь.
Дело одно, необходимость восстановить хозяйственный порядок могли заглушить в нем на минуту
скорбь и заставить его пойти в Комарево.
Уж с утра до вечера и снова
С вечера до самого утра
Бьется войско князя удалого,
И растет кровавых тел гора.
День и ночь над полем незнакомым
Стрелы половецкие свистят,
Сабли ударяют по шеломам,
Копья харалужные трещат.
Мертвыми усеяно костями,
Далеко от крови почернев,
Задымилось поле под ногами,
И взошел великими
скорбямиНа Руси кровавый тот посев.
На
днях я издали завидел на улице известного вам Удава [См. «За рубежом». (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)] и просто-напросто побоялся подойти к нему: до такой степени он нынче глядит сумрачно и в то же время уныло. Очевидно, в нем происходит борьба, в которой попеременно то гнев берет верх, то
скорбь. Но думаю, что в конце концов
скорбь, даже в этом недоступном для
скорбей сердце, останется победительницею.
— А ты, парень, чего окаменел? Отец был стар, ветх плотью… Всем нам смерть уготована, ее же не избегнешь… стало быть, не следует прежде времени мертветь… Ты его не воскресишь печалью, и ему твоей
скорби не надо, ибо сказано: «егда душа от тела имать нуждею восхититися страшными аггелы — всех забывает сродников и знаемых…» — значит, весь ты для него теперь ничего не значишь, хоть ты плачь, хоть смейся… А живой о живом пещись должен… Ты лучше плачь — это
дело человеческое… очень облегчает сердце…
Увы,
дела и мысли живых существ далеко не так значительны, как их
скорби!
Впрочем, я уверена, что
скорбь эта была напрасна: бабушка себе сочинила, что она мало любит свою дочь, а на самом
деле было иначе.
Церковных же своих крестьян княгиня сама
разделила по седмицам, чтобы каждый мог свободно говеть, не останавливая работ; следила, чтоб из числа их не было совращений — в чем, впрочем, всегда менее винила самих совращающихся, чем духовенство. О духовенстве она, по собственным ее словам, много
скорбела, говоря, что «они ленивы, алчны и к
делу своему небрежны, а в Писании неискусны».
Таковы известные изображения: нежной дочери короля Лира, Корделии; целомудренной римлянки Лавинии, дочери Тита Андроника; развенчанной Марии Антуанетты в минуту ее прощания с детьми; Алиции Паули Монти; Орлеанской
Девы; св. Марии Магдалины, из русских — Ксении Годуновой, и, наконец, еще так изображена Констанция, вдова, устами которой Шекспир сказал красноречивейшее определение
скорби.
Подражая этому истинному столпу, и я сижу, запершись в усадьбе; зажимаю нос и уши, зажмуриваю глаза и твержу: «Не наше
дело! не наше
дело! не наше
дело!» Это — слова могущественные и отлично разбивают не только сердечную
скорбь, но и всякую мысль.
Обломов тоже мечтал в молодости «служить, пока станет сил, потому что России нужны руки и головы для разработывания неистощимых источников…» Да и теперь он «не чужд всеобщих человеческих
скорбей, ему доступны наслаждения высоких помыслов», и хотя он не рыщет по свету за исполинским
делом, но все-таки мечтает о всемирной деятельности, все-таки с презрением смотрит на чернорабочих и с жаром говорит...
Одноглазый. А я не люблю, когда
скорбят. Изложите
дело.
Схоронив на
дне души всю безмерную материнскую
скорбь свою, она, минуты не теряя, велела заложить кибитку, одела мужа в его давно без употребления хранившуюся в кладовой полковую либерию, посадила его в повозку и отправила в город, где была высшая местная власть.
Возле дилетантов доживают свой век романтики, запоздалые представители прошедшего, глубоко скорбящие об умершем мире, который им казался вечным; они не хотят с новым иметь
дела иначе как с копьем в руке: верные преданию средних веков, они похожи на Дон-Кихота и
скорбят о глубоком падении людей, завернувшись в одежды печали и сетования.
О, как недостаточен, как бессилен язык человеческий для выражения высоких чувств души, пробудившейся от своего земного усыпления. Сколько жизней можно отдать за одно мгновение небесного чистого восторга, который наполнял в сию торжественную минуту сердца всех русских! Нет, любовь к отечеству не земное чувство! Она слабый, но верный отголосок непреодолимой любви к тому безвестному отечеству, о котором, не постигая сами тоски своей, мы
скорбим и тоскуем почти со
дня рожденья нашего.
Дело в том, что ни одна из них не замечала — конечно, и не могла заметить — тех тонких признаков душевной
скорби, того немого отчаяния (единственных выражений истинного горя), которые, между прочим, сильно обозначались во все то время в каждой черте лица, в каждом движении сиротки.
Можем
Поспешностью испортить
дело наше,
И наша радость обратится в
скорбь.
Отшельник, который в тишине пустыни и земных страстей забыл уже все радости и
скорби человека, вспомнил еще обязанность гражданина: оставляет мирную пристань и хочет
делить с нами опасности времен бурных!
— Всех, молодец, били! И баб тоже! Насильничали солдатишки над ними. Девок-то перепортили почитай что всех. Была после этого на селе у нас великая
скорбь, и
днями летними люди жили, как зимнею ночью: все, до крови битые и кровно обиженные, прятались друг от друга, — зазорно было видеть скорбные человечьи глаза-то!
А вот мысли о ней самого Макара Алексеича: «Клянусь вам, — пишет он Вареньке, — что как ни погибал я от
скорби душевной, в лютые
дни нашего злополучия, глядя на вас, на ваши бедствия, и на себя, на унижение мое и мою неспособность, несмотря на все это, клянусь вам, что не так мне сто рублей дороги, как то, что его превосходительство сами мне; соломе, пьянице, руку мою недостойную пожать изволили!
— Худых
дел у меня не затеяно, — отвечал Алексей, — а тайных дум, тайных страхов довольно… Что тебе поведаю, — продолжал он, становясь перед Пантелеем, — никто доселе не знает. Не говаривал я про свои тайные страхи ни попу на духу, ни отцу с матерью, ни другу, ни брату, ни родной сестре… Тебе все скажу… Как на ладонке раскрою… Разговори ты меня, Пантелей Прохорыч, научи меня, пособи горю великому. Ты много на свете живешь, много видал, еще больше того от людей слыхал… Исцели мою
скорбь душевную.
— Слава Богу, сударыня, — сказала Манефа и, понизив голос, прибавила: — Братец-от очень
скорбит, что вы его не посетили… Сам себя бранит, желательно было ему самому приехать к вам позвать к себе, да
дела такие подошли, задержали. Очень уж он опасается, не оскорбились бы вы…
Знамо
дело, зачем в Комаров люди ездят: на могилку к честному отцу Ионе от зубной
скорби помолиться, на поклоненье могилке матушки Маргариты.
— А то как же? — ответила знахарка. — Без креста, без молитвы ступить нельзя!.. Когда травы сбираешь, корни копаешь — от Господа дары принимаешь… Он сам тут невидимо перед тобой стоит и ангелам велит помогать тебе… Велика тайна в том
деле, красавица!.. Тут не суетное и ложное — доброе, полезное творится, — Богу во славу, Божьему народу во здравие, от лютых
скорбей во спасение.
Madame Пруцко хотя и не совсем-то ясно уразумевала, где эти слезы и
скорбь и какие именно мученики гибнут, однако, убежденная последним аргументом касательно губернаторши, на другой же
день облеклась в черное и, по секрету, разблаговестила всем приятельницам о своем разговоре с графиней.
И потом стала говорить, что вот идет посол от закавказских братьев. Наставит он на всяко благо. Забудем
скорби и печали, скоро настанет блаженный
день света и славы. С любовью и упованьем станем ждать посланника. Что ни повелит, все творите, что ни возвестит, всему верьте. Блюдитесь житейской суеты, ежечасно боритесь со злым, боритесь с лукавым князем мира сего, являйте друг ко другу любовь, и благодать пребудет с вами.
— Только-то? — прежним голосом ласки промолвила с улыбкой Варенька. — Чем же тут смущаться?.. Не в один Успенский пост, а всю жизнь надо поститься… Но что такое пост? Не в том он, чтобы молока да яиц не есть — это
дело телесное, нечего о нем заботиться. Душой надо поститься,
скорбеть, ежели совесть тебя в чем-нибудь зазирает. Сердце смиренное, дух сокрушенный — вот настоящий пост.